Наши за границей [Юмористическое описание поездки супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых в Париж и обратно] - Николай Лейкин

— Напиться хочешь? Опять с коньяком? Понимаю.

— Ну вот… В арабском-то кафе-ресторане! Да тут, я думаю, и коньяку-то нет. Ведь арабы магометанского закона. Им вино запрещено.

— Нашим татарам тоже запрещено вино, однако они в Петербурге в татарском ресторане в лучшем виде его держат. В татарском-то ресторане у нас самое лютое пьянство и есть.

— Только кофейку, Глаша. Кофей здесь должен быть отличный, арабский, самый лучший — мокко. Уж ежели у арабов быть да кофею ихнего не попробовать, так что же это такое! Зайдем… Вон в ресторане и музыка играет.

Из отворенной двери дома слышались какие-то дикие звуки флейты и бубна.

— Только кофей будешь пить? — спросила Глафира Семеновна.

— Кофей, кофей. Да разве красного вина с водой. В мусульманском ресторане буду и держать себя по-мусульмански, — сказал Николай Иванович.

— Ну, пожалуй, зайдем.

И наши герои направились в кафе-ресторан.

У арабов

Кафе-ресторан, в который зашли супруги, был в то же время и кафешантаном. В глубине комнаты высилась маленькая эстрада с декорацией, изображающей несколько финиковых пальм в пустыне. У декорации сидел, поджав под себя ноги, балахонник в белой чалме и дудел в длинную дудку какой-то заунывный мотив. Рядом с ним помещался другой балахонник и аккомпанировал ему на бубне, ударяя в бубен то пальцем, то кулаком, то локтем.

Вскоре из-за кулис выплыла танцовщица. Она была вся задрапирована в белые широкие одежды. Даже подбородок и рот были завязаны. Из одежд выглядывали только верхняя часть лица с черными глазами и такими же бровями да ступни голых ног. Танец ее заключался в том, что она маленькими шажками переминалась на одном месте и медленно перегибалась корпусом то на один бок, то на другой, то, откинув голову назад, выпячивала вперед живот. Притом, по мере наклонения корпуса, она страшно косила глазами в ту сторону, в которую наклонялась, или закатывала их под лоб так, что виднелись только одни белки.

— Эк ее кочевряжит! — воскликнул Николай Иванович, усаживаясь с женой за один из столиков против эстрады.

К ним подбежал чернобородый араб в белой чалме, белой рубахе без пояса и белых шароварах, завязанных около коленок голых смуглых волосатых ног, в туфлях, в руках поднос, на котором стояли два стакана воды и два блюдечка с вареньем.

— С угощением ресторан-то, — проговорил жене Николай Иванович, а арабу прибавил: — Нет, брат, мерси. Сладкого не употребляем.

— Отчего же? Ты хотел пить. Вот и напейся. Вода с вареньем отлично, — перебила его Глафира Семеновна. — Доне, доне… — обратилась она к арабу и взяла с подноса два стакана, ложечки и два блюдечка варенья. — Вот и пей… — прибавила она мужу.

— Знаешь, Глаша, быть на парижской выставке да зудить холодную воду с вареньем — ой, ой, ой! Не стоило тогда сюда и ехать. — Николай Иванович покачал головой.

— Так чего же ты хочешь? Сам же ты сказал, что ничего хмельного пить не будешь.

— Да уж чего-нибудь арабского, что ли!

— Знаю я твое арабское-то! Коньячищу хочешь.

— Зачем коньячищу! Наверное, у них есть и арабское вино. Половой! Есть у вас вен араб?

Араб смотрел на него удивленными глазами и не понимал, что у него спрашивают. Наконец он пробормотал что-то на непонятном наречии, мешая к разговору и французские слова.

— Не понимаешь! Эх! — вздохнул Николай Иванович. — Глаша, растолкуй ему.

— Зачем же я буду ему растолковывать про вино, ежели ты мне обещался в мусульманском ресторане и держать себя по-мусульмански. Мусульмане вина не пьют. Пей воду с вареньем.

Николай Иванович лизнул варенья и сделал глоток воды. Араб на минуту исчез и вновь подходил с двумя тарелочками, на которых лежали засахаренные плоды. Подав это на подносе, он опять поклонился супругам.

— Да что это он все сласти да сласти! — воскликнул Николай Иванович. — Дай хоть кофе, мосье половой, что ли… Кофе! Понимаешь?

— Уй, уй… Кафе апре… — закивал араб.

Глафира Семеновна взяла и блюдечки с засахаренными плодами.

— Ты бы спросила хоть почем. Ведь слупят потом, — заметил муж и задал арабу вопрос: — Комбьян?

— Эн франк.

Араб показал один палец в пояснение, исчез и появился в третий раз, поднося на блюдцах по свежей груше, и опять поклонился.

— Зачем? Мы не требовали груш. Ты кофе-то нам подавай. Кафе нуар. Неси вон, неси обратно и принеси кафе… — махал руками Николай Иванович.

— Ту… ту… Пур ту эн франк… — старался объяснить араб, показывая и на стаканы, и блюдца с остатками варенья, и на засахаренные плоды, и на груши.

— За все угощение франк. Ешь! — приказала мужу Глафира Семеновна.

— Стану я всякую сладкую дрянь есть! Это бабья еда.

Николай Иванович отвернулся.

Араб подходил в четвертый раз с подносом и опять кланялся. На подносе на этот раз стояли две чашки черного кофе.

— Ну, наконец-то! — И Николай Иванович придвинул к себе чашку, попробовал ложечкой и сказал: — Да он гущу кофейную подал. На смех, что ли! Смотри, одна гуща вместо кофею.

— Да уж, должно быть, так надо по-арабски, — заметила Глафира Семеновна. — Пей…

— Не могу я пить такую дрянь. Это переварки кофейные какие-то! В арабском ресторане да вдруг пить переварки! Половой! Гарсон! Или араб! Как тебя? Поди сюда! Вене зиси.

Араб подходил опять, со стеклянным кальяном на этот раз, и снова с поклоном, бережно поставил его у ног Николая Ивановича, протягивая ему в руки гибкую трубку.

— Фу-ты, пропасть! Трубку принес… Кальян турецкий принес и заставляет курить, — улыбнулся Николай Иванович, взяв в руки трубку кальяна.

— Кури, кури. Ведь папиросы же куришь, — ободряла Глафира Семеновна.

Николай Иванович затянулся из кальяна, выпустил дым и проговорил:

— Совсем я теперь на манер того турка, что у нас в Петербурге в табачных лавочках рисуют. Только стоит ноги под себя поджать.

— Да вон на диване у стены курит один в красной феске, поджав под себя ноги. Видишь, одет так же, как и ты, в пиджаке, а только феска красная. Пересаживайся на диван и поджимай под себя ноги.

— Выдумай еще что-нибудь. Араб! Мосье араб! Коньяк есть? By заве коньяк? — быстро спросил араба Николай Иванович.

— Послушай! Я не дам тебе пить коньяк! — возвысила голос Глафира Семеновна.

— Только рюмочку, Глаша, маленькую рюмочку. Коньяк ву заве?

— Коньяк? Уй, уй… — закивал араб.

— Так апорте эн вер… Только одну рюмку, Глаша. Я вот в эту воду вылью и выпью. Пить хочется, а голой воды не могу пить.

— Свинья! Своего слова не держишь.

Араб принес графинчик коньяку и рюмку. Николай Иванович, однако, рюмкой не стал отмеривать коньяк, а бухнул в стакан с водой прямо из графинчика, взглянул на жену, улыбнулся и пробормотал:

— Ух, ошибся! А все оттого, что под руку говоришь.

Воду с коньяком он выпил залпом и стал рассчитываться с арабом. За все взяли три франка.

В голове Николая Ивановича приятно шумело. Он повеселел. Коньяк сделал свое дело. Глафира Семеновна была насупившись и молчала. Они вышли из кофейни.

Ослы

Вечерело. Над Парижем спускались уже сумерки, когда супруги обошли ряд восточных построек, составляющих улицу. Пора было помышлять и об обеде.

— Я есть хочу. Ты хочешь кушать, Глаша? — спросил жену Николай Иванович.

— Еще бы не хотеть! Даже очень хочу. Целый день на ногах, целый день слоняемся по выставке, да чтобы не захотеть! Только не будем обедать на выставке, а пообедаем где-нибудь в городе. Мало ли там ресторанов.

— Ну ладно. А теперь на загладку прокатимся на ослах, да и велим вывезти нас прямо к выходу.

— Нет, нет. Что ты! Вот еще что выдумал! — воспротивилась Глафира Семеновна.

— Да отчего же? Ослы ведь бегут тихо. Они не то что лошади. Да кроме того, их под уздцы ослиные извозчики ведут. Опасности, ей-ей, никакой.

— Боюсь, боюсь.

— Бояться, душечка, тут нечего. Ты видела, когда давеча англичанка ехала? Самым спокойным манером. Да еще какая англичанка-то! Восьмипудовая и вот с каким брюхом!.. Доехали бы до выхода, а там взяли бы колясочку и велели бы извозчику везти нас в самый лучший ресторан. Чего тут?.. А вечером в театр.

— Да, право, Николай Иваныч, я верхом никогда не езжала.

— Да ведь это осел, а не лошадь, — уговаривал Николай Иванович жену. — Вон даже маленькие девочки ездят. Ну, смотри, как маленькая девочка хорошо едет, — указал он на нарядно одетую всадницу лет двенадцати, в коротеньком платьице и черных чулках. — А завтра на выставку уж не поехали бы, а отправились бы по магазинам покупать для тебя парижские наряды. Как магазин-то хороший называется, который тебе рекомендовали?

— Магазин «Де Лувр».

— Ну вот, вот… А только сейчас уж проедемся на ослах. Пожалуйста, проедемся. Знаешь, для чего я прошу? Мне хочется похвастаться перед Скалкиными. Сегодня вечером и написал бы им письмо, что ездили мы на ослах с диким арабским проводником, который пел арабские песни, что осел взбесился, закусил удила и помчался прямо по направлению к бушующей реке, — еще момент, и ты бы погибла в волнах, но я бросился за тобой и на краю пропасти остановил рассвирепевшего осла…